Юрий Лощиц - Дмитрий Донской, князь благоверный[3-е изд дополн.]
Судя по тому, что Василий через время оказался в Подолии, а затем в Валахии, у молдавского господаря Петра, бежать ему помогли купцы, шедшие с караваном к Чёрному морю (может, спрятали в каких-нибудь тюках с товарами?). Ясно, что помогали беглецу небескорыстно. Он вряд ли был посвящён во все подробности замысла и его осуществления, но по тому, как к нему относились, как о нём заботились, должен был чувствовать, что в конце концов за всеми этими полузнакомыми и вовсе незнакомыми ему людьми, в той или иной степени обстраивающими его бегство, действует любящая воля отца, незримо, но властно простирающаяся через пространства. Находящийся где-то невообразимо далеко, отец был для него воплощением всесилия почти божественного. Сын пытался вспомнить лицо родителя, его голос, весь его облик, и в этом образе, лишь на миг и с трудом вырываемом из небытия, проступали строгость и острота взгляда, усталый прихмур бровей, глубокая морщина над переносьем, но суровость черт смягчалась нежностью, бьющей как родник из каких-то немереных заочных глубин.
Всесилие отцово виделось даже и в том, что он не побоялся так надолго отпустить от себя сына, и ничего за эти годы с ним, Василием, не случилось, не должно случиться и впредь, скольких бы страхов он ещё ни натерпелся, каким бы долгоокольным ни оказался путь домой, не случится до самой их встречи. Как будто отец испытывал его во все эти годы: достойный ли у него сын растёт? Можно ли будет ему в своё время оставить землю со всеми её людьми?
…Из Молдавии Василий попал в Пруссию, где тогда жил Витовт, сбежавший от Ягайлы, и подросток так полюбился литовскому князю, что тогда-то и состоялось нечто наподобие помолвки; очень уж хотелось Витовту выдать свою дочь за русского, как он предчувствовал, наследника.
Больше года прошло со времени бегства Василия из Орды, и вот наконец в московском великокняжеском доме по всем палатам, светлицам, ложницам, сеням и закутам прозвенело: «Едет! Едет наш сын, брат, племянник!» Дмитрий Иванович выслал нарочных бояр навстречу, а на Боровицком холме суетились, готовились к пированию.
19 января украшенный санный поезд вкатился в ворота Кремля. Сколько бессонных ночей провёл великий князь московский за четыре года разлуки с сыном! Сколько издумано было молча, но вот же, надо и сегодня ему, отцу, не выйти из меры растроганности, не дать воли накипающим счастливым слезам, перебороть судорогу, мешающую говорить.
И может, ещё одно непривычное впечатление кольнуло нечаянно его сердце; как будто его самого уже нет среди встречающих, но ему предоставлена чудесная возможность зреть оттуда, как Москва принимает своего настоящего великого князя.
Не слишком ли рано было Дмитрию Ивановичу поддаваться подобным предчувствиям? В тот же месяц, когда Василия встречали, Евдокия Дмитриевна разродилась ещё одной дочерью, Аней её нарекли. И свадьба намедни отгуляна: старшая дочь, Софьюшка, выдана за рязанского молодца, самое время теперь внуков вычислять, а не о смерти задумываться!
И иных забот хватало, привычных и непривычных, всегдашних и чрезвычайных.
Среди привычных на первом месте в год бегства Василия оказалась забота новгородская. В который уже раз великого князя всея Руси расстроили вестью: вечники набедокурили! Можно было и не расспрашивать, о чём речь, и так мудрено ошибиться, не угадать: на Волге опять ушкуйничали?
Так и есть. Ватага сколотилась в Заволоцкой пятине, ушкуйники разграбили Кострому, крепко досадили волжскому восточному купечеству. Чем не повод для Тохтамыша затеять погромы в русских улицах Сарая и иных ордынских городов? А то и на южные окраины Руси изгоном кинуться?
По печати самовольства новгородцев, видать, и на том свете различать будут. Сколько ни пишут про них в летописях, они всегда таковы, сызначала и доднесь. Кто же к кому в итоге приноровится: Новгород к остальной Руси или великокняжеская Русь к неумолкающему шуму вечевой браги? Что возобладает: умиряющее единоначалие или многоболтание толпы, подстрекаемой корыстью соперничающих боярских родов? Господь во вселенной един, размышлял великий князь всея Руси, власть земная зиждется по подобию небесной, и потому не за Новгородом великий князь поплетётся, а Новгород пригнёт наконец свою мотающуюся туда и сюда выю.
Волховская толпа привыкла вести себя под стать чересчур разборчивой невесте: разонравится вечевикам призванный из Киева либо из Владимира князь, глядишь, уже отказали князю, иного кличут. Но на Руси было испокон веку господство мужеское, а не бабья прихотливая власть. Москва, когда ещё маленькой была, при Дмитриевом предке князе Юрии Долгоруком, уже и в ту пору умела новгородцев приструнить. Тот Юрий, не поладив со строптивыми вечевиками, тут же, бывало, перерезывал у Волока Дамского речной торговый путь, по которому новгородцы себе с волжского юга хлеб возили (своего-то, местного, никогда им от урожая до урожая не хватало). И пятилась тогда новгородская толпа, наряжала ко князю послов с подарками да извиненьями.
Нынешний разлад пусть и был под стать недавним, но сколько же и терпеть-то! В московском правительстве возобладало мнение: надо идти на Новгород ратью. До войны не допустить, бояре и сами, пожалуй, не сунутся, подожмут хвосты, но всё же рать нужно поднимать великую, подобно той, что Дмитрий Иванович сплотил против Твери одиннадцать лет назад. Надо, чтоб новгородцы уразумели: для всех русских земель сделался несносным их разбойный пошиб, скоро на них станут люди пальцем показывать, как на вторых ордынцев.
Поскакали из Москвы гонцы с грамотами великого князя. И опять, как в 75-м, как в 80-м годах, потекли к месту сбора полки — городские, удельно-княжеские. Двадцать девять ратей насчитали воеводы, уряжая ополчение. Это не шутейный сбор, такого воинства и против Твери не выставляли.
Думал ли когда Дмитрий Иванович, что придётся ему вести войско на старейший русский город? Честь невелика, а пришлось. Выступили зимой, когда наименьшей была южная, ордынская опасность. Московская рать остановилась в тридцати верстах от Новгорода, и впереди, в отдалении, будто перелески, темнели в снегах новгородские полки. Приехали челобитчики от вечевиков с просьбой о мире, но Дмитрий Иванович их не принял. Не так уж был он гневен, больше показать хотел свою непреклонность, чтобы как следует острастить новгородцев, — пусть и при детях его безропотно слушаются великокняжеской Москвы. Прибыл с челобитьем новгородский владыка Алексей. И ему сказал великий князь, что мириться с виновниками не станет, но требует их выдать или накажет весь город, если не выдадут.
Новгородцы, возбудив себя отчаянной отвагой круговой поруки, изготовились к осаде, даже пожгли окрестные монастыри и посадские улицы, но… всё же ещё раз упросили владыку своего выехать на переговоры. Он пообещал Дмитрию Ивановичу, что виновники грабежей на Волге будут пойманы, а пока Новгород даёт за них откуп в 8 тысяч рублей.
